Диоген Лаэртский (начало III в. н.э.): "Наконец, одни философы называются физиками, за изучение природы; другие — этиками, за рассуждение о нравах; третьи — диалектиками, за хитросплетение речей. Физика, этика и диалектика суть три части философии; физика учит о мире и обо всем, что в нем содержится; этика — о жизни и свойствах человека; диалектика же заботится о доводах и для физики и для этики."
219). В жизни русского народа чисто профаническая сфера сельскохозяйственного цикла — крес¬тьянская страда — прообразовывалась крестными страданиями Христа, а календар¬ный недельный ритм воскресения запечатлял в своем названии прообраз спаситель¬ного Воскресения из мертвых (там же). Уникальность древнерусской традиции в степени интенсивности проявления ее религиозного ядра отразилась и в целепола-гании (телеологии) русского народа, в формулировке им своих предельных и запре¬дельных идеалов, нашедших обобщенное выражение в форме святости: «...Суще¬ствует единая и универсальная цель ("сверхцель"), самое заветное желание и самая глубокая мечта и надежда — святое царство (святость, святое состояние, святая жизнь) на земле и для человека... сильно и актуально упование на то, что это святое состояние может быть предельно приближено (или даже само открыться, насту¬пить) в пространстве и времени...»".
На Русском Севере, как и в других «украинных» землях Российского государ¬ства, где происходила регенерация архаичных «общинно-артельных форм» и «рели¬гиозно-социалистических общин» (К.В. Чистов), стремление к святоотеческим идеа¬лам реализовывалось прежде всего в «мирской» святости, в деятельности, связан¬ной с устроением северного мира. Поэтому важнейшим путем приближения к недостижимому для простых мирян идеалу святости являлись разнообразные фор¬мы мирского послушания — служению миру. Подвижническое служение миру вы¬рабатывало и особые каноны «святого» поведения, осмысляемые как смирение, пред¬полагавшее полный отказ человека от собственнического «я», его соразмерность и жертвенную самоотдачу «миру».
Сакрализация мирского устроения, стремление мирян к построению своей «на¬родной» Церкви, которая возрождала бы дух раннехристианских общин, ярко про¬являлись в храмосозидательной деятельности «мира». Крестьянский мир на Рус¬ском Севере в XVII в. не только сам строил свои храмы, но из своей же среды избирал священников и церковнослужителей. Тем самым «мир» в своем соборном лице объединял функции строителя-собственника храма, священника-жреца, обет-ной жертвы и небесного ангела-хранителя, во имя которого возводился храм. М.М. Богословский в этой связи отметил очень важную особенность восприятия храма северными мирянами, которая заключалась в том, что владельцем церковного
213
имущества считался не приход, «а самый храм, в котором с непонятною уже нам теперь живостью воображения олицетворялся и с которым отождествлялся тот свя¬той, чье имя храм носил»12. Здесь речь, конечно, должна идти не о «живости вообра¬жения», а о весьма архаичном религиозно-мифологическом отождествлении имени святого, самого святого, посвященного ему храма и собора мирян — прихода.
Данная книга публикуется частично и только в целях ознакомления! Все права защищены.