Диоген Лаэртский (начало III в. н.э.): "Наконец, одни философы называются физиками, за изучение природы; другие — этиками, за рассуждение о нравах; третьи — диалектиками, за хитросплетение речей. Физика, этика и диалектика суть три части философии; физика учит о мире и обо всем, что в нем содержится; этика — о жизни и свойствах человека; диалектика же заботится о доводах и для физики и для этики."
Насущный, или практический, итог этой позиции отца
был изящно подведен в комментариях дочери Элис: «Как же мы должны
быть благодарны нашим великолепным родителям за то, что они развеяли в
прах все низкие предрассудки и не сочли своей обязанностью наполнить
наши умы сухой шелухой наносного знания, а сохранили их в состоянии
tabula rasa1, то есть готовыми к восприятию любого оттиска, который только
может оставить на них личный опыт, вследствие чего нам не пришлось
предаваться скучнейшим занятиям, тратя свою энергию на разбор и отсев
всякого хлама».
Не менее важным фактором в воспитании Уильяма была избранная им
лишь на время и ради пробы своих способностей карьера живописца. По
поводу того, что в дальнейшем он все-таки отказался от карьеры художника
— во имя карьеры ученого и философа, — в то время как Генри, повинуясь
одной только силе наследственного темперамента, все же избрал художественный
путь, точнее, литературный мистер Перри делает едва ли не самый
проницательный из многих своих проницательных комментариев. Так,
про Генри он пишет:
1 чистая доска (лат.).
421
«Опыт снабжал его примерами, или видами, составлявшими в его представлении
какой-то мистический порядок, или ритм, благодаря которому они
чувственно воспринимались как единства и благодаря которому он мог владеть
ими, откладывая их про запас для последующего литературного применения.
Уильям разделял эту страсть, однако для него подобный мотив был
хотя и довольно насущным, но все же второстепенным. Его собственной
глубокой и абсолютной страстью являлся поиск оснований за пределами
видов или обращение к совсем иным сферам за главными целями... Уильям
отличался взглядом художника. Он обладал способностью, возможно, так
никогда и не оправданной полностью, ловить и останавливать ускользающие
мгновения и мимолетные эпизоды сознательной жизни... Но он никогда
не потакал этому своему интересу до такой степени, чтобы не мочь отвлечься
от него, и подобное отвлечение принимало у него всегда одну из двух
форм—либо действия, либо объяснения».
Генри говорит о «его (Уильяма) закоренелом интересе к «чудесным»
или непредвиденным эффектам разных вещей. Совершенно очевидно, что
для него в принципе не существовало эффекта, который не мог бы его в той
или иной степени радовать как таковой, то есть абсолютно вне связи с другими
вещами, просто как чистое знание». Подобная агрессивная всеядность
интереса с преимущественным уклоном во все эксцентричное указывала
на его экспериментальный склад, не вполне совместимый с профессией живописца,
по крайней мере с тем, как она понималась в начале 60-х годов
столетия*.
Данная книга публикуется частично и только в целях ознакомления! Все права защищены.