Диоген Лаэртский (начало III в. н.э.): "Наконец, одни философы называются физиками, за изучение природы; другие — этиками, за рассуждение о нравах; третьи — диалектиками, за хитросплетение речей. Физика, этика и диалектика суть три части философии; физика учит о мире и обо всем, что в нем содержится; этика — о жизни и свойствах человека; диалектика же заботится о доводах и для физики и для этики."
По-видимому, не может быть никакого ясного объяснения, почему он
оставил живопись, кроме того, что это она не смогла его удержать. Его собственное
предчувствие, что он вряд ли станет более чем посредственным
художником, на мой взгляд, как нельзя лучше передает то обстоятельство,
что искусство не поглотило его. Но не похоже и на то, чтобы в начале его
пути были какие-то четкие признаки—или, как называют это религиозные
люди, был «глас», — говорящие о том, что Уильяму стоит заниматься наукой.
Просто с мальчишеских лет его увлекали эксперименты с химическими
веществами и электричеством; поэтому когда весы накренились и одна
чаша весов — с искусством — оказалась внизу, то другая — с наукой —
соответственно оказалась вверху. По типу воспитания, равно как и темпераменту,
Джеймс был скорее расположен к скрупулезному поиску призвания,
чем предопределен к какой-либо конкретной карьере. Его метания от
искусства к химии, от химии к медицине, затем к физиологии и физиологической
психологии, а потом к психологии с философией и к философии
прогрессивно «метафизического» образца представляют собой отражение
души и личности, ведущей постоянную борьбу за обретение себя. Хотя внешние
физические условия, такие, как слабость его спины, из-за которой
продолжительный лабораторный труд был для него невозможен, тоже сыграли
свою роль в определении его выбора, я могу сейчас думать только о
том, как тесна была связь между его настойчивым, полным извилин и поворотов
поиском себя и своих возможностей и тем чувством незавершенного
и все развивающегося мира, которым расцвечено все его философствование.
Как бы то ни было, но путь, состоящий в разнообразии занятий и интересов,
несомненно, обогатил запасы его познаний, добавил к его истокам
достойные их интеллектуальные накопления и не позволил Джеймсу до времени
очерстветь душой, что, по-видимому, является проклятием большинства
людей, профессионально отдавших себя философии. Помимо всего прочего
это способствовало расширению его личных контактов и связей. Думаю,
мне потребовалась бы целая печатная страница, чтобы просто перечислить
имена людей, с которыми он состоял в интеллектуальном товариществе
и взаимообогащающем обмене мыслями. Эти многочисленные знакомства
говорят о его гениальности в дружбе. Читатель, бессистемно погружающийся
то в один эпизод этих огромных томов, то в другой, вероятно,
мог бы задаться вопросом: а не слишком ли обширно в них порою воспроизводится
корреспонденция, имеющая не такое уж большое значение.
Данная книга публикуется частично и только в целях ознакомления! Все права защищены.